Лирическая, наивная, простенькая. Но для рассказа у камина и под чай, в такой вот холод, кажется, в самый раз.
Там будет про апельсины, волшебника, зеленые ленты, маленькую девочку и надежду.
Не ищите логических объяснений чему-либо оттуда: их нет. Пусть подскажет сердце.
И я не знаю, кто эти люди. Просто вот так увидела, глядя за окно, на метель...
***
Апельсиновые корочки

- Ты все выдумала, лгунья! - кричит одна девочка другой, а та, вторая, стоит, понурившись. В другой сказке у нее непременно были бы рыжие волосы и щеки красного цвета, и она сжимала бы кулачки, яростно споря с сестрой, и топала бы ножками, обутыми в черные ботинки, доказывая, что права, просто та не дает ей вставить ни одного слова. Но там, в комнате, заставленной старинной мебелью, где по стенам развешаны картины с господами и дамами (няня говорит, что это все - их, девочек, родственники, которых уже нет на свете, а есть...а где они есть, девочки не помнят), где расставлены вазы с чуть подсохшими оранжерейными розами - чайными, как любит мама, и в воздухе плывет тонкий, немного пыльный их аромат, и все кажется таким высоким-высоким; здесь, в этой комнате у той девочки, что молчит - темные волосы, растрепанными волнами рассыпавшиеся по плечам: ленточка-то у сестры.
У сестры тоже темные волосы, только аккуратно заплетенные в косы. А в руках она держит атласную зеленую ленту, только что вырванную из рук своей сестры, которая, кажется, сейчас заплачет.
- Ты все выдумала! - кричит она, потрясая ленточкой перед ее лицом. - Все, все! Не было никакого волшебника, это ты, неряха, придумала, чтобы тебя не отругали за ленту! А я все расскажу маме! Все! Все!

Та, вторая, что-то лепечет в ответ, а по щекам уже текут предательские слезы. Сестра с торжествующей усмешкой убегает, и она в отчаянии бросается на низенькую тахту, обхватывая подушку руками, и уже сотрясаясь от настоящих рыданий.
Конечно, если бы папа увидел ее сейчас, она мигом прекратила бы рыдать и размазывать грязь по щекам (платье в зеленый цветочек все выпачкано, как и маленькие пальчики). Но папа не увидит, а значит можно плакать дальше. Маме не до нее, она сама часто плачет в последнее время. И оттого девочка рыдает все сильнее и сильнее.

Но всему на свете рано или поздно приходит конец, и через некоторое время она успокаивается. Замирает, глядя перед собой и не чувствуя своего несчастного маленького сердца. Смотрит на левую сторону груди, тычет в нее маленьким, перемазанным грязью и слезами пальчиком, и на платье остается еще одно маленькое пятно. Уже не плачется - не хочется, но еще не весело. И, наверное, уже никогда не станет весело. Как может быть весело тому, кого не понимают?

Внезапно девочка слышит легкий сухой удар по стеклу. Соскакивает с тахты и бежит к окну: там, под окном, на занесенной снегом дорожке стоит человек, закутанный в длинный плащ, прячется от снега. Он смотрит наверх, на нее, и девочка видит, как ветер треплет его длинные седые волосы, в которых запутались снежинки, и что он улыбается ей. Сердце ее замирает на мгновение, и она неуверенно лезет на подоконник, тянет щеколду вниз, и распахивает окно - ставнями давно никто не занимался, как же легко их открыть...

читать дальше- Смотри, я принес тебе подарок! - говорит человек, копаясь в котомке, и через мгновение девочка, распахнувшая окно и высунувшаяся из него по пояс, видит у него на ладони - апельсин. Самый настоящий апельсин посреди зимы, после Рождества, после Нового Года. Оранжерейные цветы - не редкость и не удивление: садовник давно их выращивает, у него это отлично получается. А вот апельсины...
- Мне? - она не чувствует ледяного ветра, не чувствует, как и ее волосы заметает снегом.
- Тебе, - улыбается Волшебник - а это именно волшебник, самый настоящий, она-то знает, он уже приходил к ней, во сне, в ту самую ночь, когда пришло известие о том, что... - Ты его заслужила. Апельсиновый сок вернет больному силы. Вернет радость. Вернет улыбку.
- А папу? Папу он вернет? - тихо спрашивает девочка, и понимает, что из глаз вот-вот готовы вновь покатиться слезы. И щупает снова самый верх платья, где на груди спрятан папин портрет, подвешенный за зеленую ленточку, атласную зеленую ленточку, вторую ленточку: все думали, что она ее потеряла, и мама ругалась, что у них не осталось денег на ленты, и что она, девочка, не бережет то, что принадлежит ей. Трогает портрет, и снова смотрит на Волшебника, ожидая, что сейчас его улыбка потускнеет, как всегда она тускнеет у всех, у кого она спрашивает про папу - у священника, у папиного командира, у папиных друзей, не говоря уже о маме.
Но он не перестает улыбаться, наоборот: улыбка его становится светлее и ярче. Апельсиновые корочки падают на снег, и Волшебник протягивает девочке несколько долек апельсина:
- Конечно, вернет. Вот, съешь. Ты ведь его ждала, верно? А это самое главное. Ждала даже тогда, когда все вокруг ждать перестали? А это главнее самого главного.
- Ждала... очень ждала.. - тихо шепчет девочка, и берет дольку. Долька пахнет остро и свежо - праздником, зимой, елкой. Апельсином.
- Вот и славно. А мне пора. А ты жди, - улыбается Волшебник, и пока девочка жует апельсин, уходит куда-то в снежный вечер по дорожке. А на подоконнике остаются лежать несколько долек апельсина и еще половина неочищенного рыжего зимнего плода. Девочка вдруг понимает, что нужно окликнуть Волшебника, поблагодарить его, завести в дом, наконец, напоить чаем. Наспех вытирает залитые соком пальцы об уже и так порядком выпачканное платье, снова высовывается из окна, пытается крикнуть, но отчего-то голоса совсем нет, голос теряется, она хрипит, у нее не получается произнести ни единого слова. А ветер метет все сильнее, снег падает ей на лоб, и сильно-сильно пахнет апельсинами. Темнота и снег окружают ее со всех сторон, и уносят с собой.

- Еще полотенце, похолоднее. Вся горит...
- Она так ждала, - в этом голосе все еще слышится, что женщина, которые произносит эти слова, совсем недавно навзрыд плакала. - Ждала сильнее, чем все остальные. Сильнее, чем я. Я ждала, не верила, но она..она оказалась сильнее в сто крат.
- Ждала, значит, - в мужском голосе столько тепла и нежности, что хочется идти за этим голосом на самый край света, не то, что из снежной метели. Девочка медленно открывает глаза, и понимает, что метель -там, за окнами. А она - в постели, и все вокруг залито жарким светом: свечи, свечи. Какие-то люди. Острый запах уксуса: на запястья намотаны тряпки, им смоченные: сбивали жар. Платье, где же платье? Там папин портрет на зеленой ленточке, на такой же зеленой ленточке, какую держит в руках перепуганная сестра, выглядывающая откуда-то из-за высокой мужской фигуры, стоящей возле постели. В глазах все плывет, но девочка упорно идет за голосом, хватает воздух...
- Апельсины...тут были апельсины... - лепечет она.
- Апельсины? Какие апельсины? Апельсинов давно не было, откуда, - растерянно говорит мама - она тоже тут, рядом.
- Апельсины будут, - отвечает тот, кто только что опустился в ногах у девочки, лежащей на постели, тот самый мужчина, из-за спины которого только что выглядывала ее сестра. - Апельсины обязательно будут, доченька. Теперь все будет хорошо, - в тусклом свете свечи становится видно лицо, но девочка уже узнала его по голосу. С немым криком она рвется с постели, пытаясь сесть, но он успевает раньше, обхватывая ее, обнимая, не давая упасть.
- Папа, папочка, - шепчет она, и понимает, что это все уже - не сон, не сказка, не приступ лихорадки, а явь, самая настоящая явь.
За спинами, в комнате, переговариваются:
- А как заболела, барыня? В окно в самый Крещенский сочельник полезла, в самый-то холод. Что там увидела, непонятно, но вся горела вон сколько дней! А как барин-то вернулся, сколько радости было, счастье-то наше, словно почуяла, а ведь отходила, отходила совсем. Да что там... - и тоже рыдает. Это няня. Кажется, няня.

А на подоконнике, заметенные снегом, лежали замерзшие апельсиновые корочки.
Стоял самый конец января.
***
19.01.2011